ГЛАВА 19
ПЕРВЫЕ ДНИ НЕОФИТА
Р АСПОРЯДОК ДНЯ в Маунт-Вашингтоне был довольно индивидуальным. Как и в большинстве индийских ашрамов, нам предоставлялась свобода для личной духовной практики. Мы регулярно встречались для работы и еды, иногда после групповых медитаций у нас проходили занятия по отпечатанным урокам Общества Самоосознания. Парамахамсаджи выразил желание, чтобы мы почаще медитировали вместе. Однако нам не хватало лидера, а групповая инициатива, не имея определенного направления, редко продвигается по прямой линии. Преподобный Бернард, на которого Мастер возложил ответственность за нашу повседневную деятельность, не считал себя ответственным за нашу духовную жизнь, считая, что это исключительная прерогатива Мастера.
Думаю, что на самом деле Мастер сам не слишком возражал против нашей неорганизованности. Хотя ежедневные групповые медитации могли помочь некоторым менее старательным монахам более твердо стоять на пути, они поглощали время остальных, которое можно было бы посвящать длительным индивидуальным медитациям. Мастеру хотелось, чтобы наши духовные усилия проистекали из глубин собственного стремления к Богу, а не только следовали механически проторенными дорожками установившихся привычек Он подчеркивал необходимость регулярной практики, но дисциплина западных монастырей с присущей ей регулярностью часового механизма казалась ему слишком механической, демонстрирующей глубокое заблуждение Запада: веру в то, что совершенства можно достичь путем внешних, а не внутренних преобразований. Во всяком случае, Мастер часто вытаскивал нас из ямы заведенного распорядка, в которой мы слишком глубоко застревали. В его обществе невелика была опасность, что наши ментальные ямы превратятся в разъезженные колеи!
Я был рад возможности выработать собственный медитативный распорядок Каждое мое утро начиналось в четыре часа—следует признаться, что с постели я вставал пошатываясь, исключительно с помощью будильника. Выполнив упражнения Мастера по зарядке тела энергией, я два или три часа медитировал. В семь часов я шел в главное здание, где принимал душ и завтракал перед тем, как пойти на работу в сад. В полдень я откладывал для себя еду в мужской столовой, затем полчаса медитировал в главном храме наверху. Вечерами я слегка переку-
Страница 167
сывал (тяжелая пища в желудке, как я вскоре обнаружил, не способствует глубокой медитации), некоторое время изучал тексты, а затем спускался в свою «пещеру» и медитировал два-три часа перед сном.
Вскоре я ожидал начала медитации с таким нетерпением, с каким мирские люди ожидают вечеринки. Я никогда и не мечтал, что смогу открыть в себе такое богатство наслаждения!
В дополнение к медитативным техникам Парамахамса Йогананда, как я уже упомянул, обучал сериям энергизирующих упражнений. Он положил в их основу малоизвестную истину, которую Преподобный Бернард объяснил мне в первый вечер в Маунт-Вашингтоне. Космическая энергия посредством воли втягивается в тело через область продолговатого мозга. «Чем сильнее воля, — говорил Мастер, — тем больше поток энергии». С удовольствием выполняя эти упражнения утром и вечером, я нашел их изумительно эффективными для преодоления усталости и развития устойчивого прекрасного самочувствия.
В субботу по расписанию был выходной. Это время позволяло нам заняться личной домашней работой и более длительными индивидуальными медитациями. Утром я обычно позднее заканчивал медитацию и до конца дня сохранял молчание. Иногда я постился. Вечером я медитировал еще несколько часов.
По воскресеньям мы посещали утренние и вечерние службы в нашей голливудской церкви. Для поездки туда у нас был только грузовик с фургоном, и мы, молодые монахи, радостно набивались в его кузов для поездки, занимавшей пятнадцать или двадцать минут. Зимой, чтобы приучить себя не бояться холода и развить титишу (терпеливость), мы иногда раздевались до пояса и бегали, радостно приветствуя бодрящий воздух и смеясь. («Тебе нужно обучиться тум-мо», — прокричал мне однажды Бун сквозь ветер, свистящий вокруг нас. «Что это такое?»—«Это тибетская техника преодоления холода». С тех пор, если Бун выглядел слегка озябшим, я кричал ему: «Делай больше туммо!»)
Голливудская церковь очаровательна в своей простоте. Ее цветовая гамма как изнутри, так и снаружи была голубой, белой и золотой—«цветов Мастера», как сообщил мне Бун. В маленьких нишах с кавдой стороны святилища располагались статуэтки, изображающие лидеров основных мировых религий. Парамахамса Йогананда назвал ее «Церковью Всех Религий». Его учение подчеркивало единство, лежащее в основе всех верований. Скамьи, рассчитанные приблизительно на 115 человек, были обращены к маленькой сцене, на которой проводились службы. До начала службы и по ее окончании сцена обычно задергивалась занавесями. Когда они расходились, открывался расположенный вдоль задней стены алтарь с пятью нишами, в каждой из которых находилось изображение одного из гуру нашей линии: Бабаджи, Лахири Махашаи, Свами Шри Юктешвара, Парамахамсы Йогананды и Иисуса Христа.
Бернард, которому предстояло проводить службу в первое воскресенье после моего прибытия, познакомил меня с церковью заранее. «Почему,—спросил я его,—на нашем алтаре есть изображение Иисуса Христа? Он-то не принадлежит к нашей линии гуру. Мы включили его в угоду христианскому вероисповеданию?»
Бернард улыбнулся:
— Мастер рассказывал нам, что сам Иисус явился Бабаджи и просил его послать это учение Самоосознания на Запад. «Мои последователи, — утверждал Иисус на этой встрече,—забыли искусство божественного, внутреннего общения. Внешне они действуют во благо, но они упустили из виду самое главное в моем учении: “Ищите же прежде Царства Божия”».
—Миссия, которую он послал на Запад через Мастера, состоит в том, чтобы помочь людям в непосредственном общении с Богом,—продолжал Бернард. — Иисус через практику медитации также становится для них живой реальностью— существом, с которым они могут общаться непосредственно, а не просто читать о нем в Библии. Именно это имел в виду Иисус, говоря, что явится вновь. Мастер часто говорит об этой миссии как о Втором Пришествии Христа, ибо она учит людей истинному исполнению завета Иисуса—прийти вновь не физически, а в душах тех, кто любил его и непосредственно с ним общался.
—Но большинство христиан верит вовсе не в это, — усмехнулся я.
— Верно! Но ты можешь припомнить несколько упоминаний в Библии, где Иисус упрекал самих апостолов в том, что они принимают его слова буквально, в то время как он вкладывал в них метафорический смысл. «У меня есть пища, которой вы не знаете» , — сказал он, а они подумали, что у него, наверное, припрятан бутерброд! Более того, сам Иисус размещал Второе Пришествие в пределах текущей жизни своих слушателей: «Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет» . В те дни и с тех пор он не раз исполнял свое обещание, являясь истинно преданным ученикам — не фанатичным адвентистам, ожидающим его на вершинах холмов в ниспадающих белых одеждах, но тем, кто смиренно искал его в собственной душе.
*
**
***
Матф. 6. 33. Иоан. 4: 32. Матф. 24: 34.
—Скажи мне,—спросил я, помедлив перед погружением в философию, — зачем мы вообще держим изображения на алтаре? Если состояние сознания, к которому мы стремимся, бесформенно и вездесуще и мы должны внутренне общаться с ним, не мешает ли нашему развитию обращение внимания вовне, к конкретным личностям?
Страница 169
— Нет, — ответил Бернард. — Видишь ли, наши мастера обладают этим состоянием сознания, нам же трудно даже представить его! Настраиваясь на них, мы начинаем ощущать, чем же они обладают, и развивать то же сознание в себе. Именно это имеется в виду в словах Библии: «А тем, которые приняли Его, дал власть быть чадами Божиими».
—Значит, важнее стараться настроиться на сознание Мастера в медитации, чем концентрироваться на его внешних словах и действиях?
—Абсолютно верно! Я не имею в виду, что его внешние действия не содержат для нас жизненных уроков. Но сокровенный смысл этих учений в том, чтобы привести нас к внутренней настроенности. Можно сказать, что сонастроен-ностъ — сущность ученичества.
Мне стало интересно, не могут ли личностные взаимоотношения с гуру привести к эмоциональной привязанности к нему, ограничивая, а не освобождая сознание ученика. И, что важнее всего, мне хотелось бы знать, а вдруг сонастроенность с Мастером явится угрозой моей настроенности на Бога? Вдруг она направит внимание вовне, вместо того чтобы обратить его вовнутрь?
Со временем, когда я лучше узнал Мастера, мне стало очевидно, что та настроенность, которую он поощрял в своих учениках, была безличностной. По своему обыкновению, он решительно отвращал преданность людей от себя как от человеческого существа и направлял ее к вездесущей Божественности, бывшей единственным объектом его собственной преданности. Тогда я понял, что сонастроенность с ним означает настроенность не на личность, а на его вселенское состояние осознания. На самом деле, в более глубоком смысле, той личности, на которую мы могли бы настраиваться, не существовало. Он часто говорил: «Я давным-давно убил Йогананду. Ныне в этом храме не обитает никто, кроме Бога».
Вначале, еще не поняв, сколь глубоко безличностным было его сознание, я видел в нем скорее великого и мудрого человека. Он старался помочь мне расширить эти ментальные горизонты. Однажды, глубоко заглянув в мои глаза, он сказал: «Если бы ты знал мое сознание!»
*
Если кто-нибудь из учеников обнаруживал по отношению к нему хотя бы малейшую привязанность или намек на высокомерие в результате какой-нибудь проявленной к нему благосклонности, Мастер неизбежно становился по отношению к нему более безличностным, чем обычно. Те, кто был с ним близок, все без исключения поддерживали с ним отношения главным образом в Боге.
Иоан. 1: 12.
В день нашей первой встречи, 12 сентября, Мастер возвратился в Инсинитас. Я не видел его в течение двух недель, по прошествии которых он по расписанию должен был вновь проповедовать в Голливудской церкви.
Церковь была божественно тиха в тот день. Когда мы вошли, звучала органная музыка. Органистка, Джейн Браш (ныне Сахаджа Мата), исполняла собственную аранжировку возвышенных песнопений Мастера. Я нашел ее аранжировку столь сладостной, столь устремленной и вдохновляющей, что сердце мое воспарило ввысь в страстном стремлении к Богу. Из всех переложений песнопений Мастера ни одно не затронуло меня так глубоко, как это.
Примерно через двадцать минут подошло время начала службы, занавеси разошлись; за ними стоял Мастер. Его взгляд был наполнен глубокой проникновенностью, которой он, казалось, одарял каждого из присутствующих особым благословением. Затем он внезапно улыбнулся, излучая божественную радость. Мы непроизвольно поднялись на ноги. По обычаю, сложившемуся в дни его первых «кампаний», он требовательно спросил: «Как себя все чувствуют?»
«Пробуждены и готовы!»—закричали мы все.
«Что чувствует каждый?»
«Пробуждены и готовы!»
Мы уселись, воодушевленные его динамичной силой. Он провел с нами песнопения и медитацию, затем дал краткое толкование избранных мест из Библии и Бхагавад-гиты. Его проповедь была наполнена совершенно восхитительной смесью остроумия, вдохновенной устремленности и мудрости. Я всегда считал, что глубокие истины должны говориться торжественно, размеренно, почти в стиле Эммерсона. Примерно так в предыдущее воскресенье выступал перед нами Преподобный Бернард (несомненно, у его беседы был определенный характер звучания!) — и произвел на меня впечатление. Но на этот раз Мастер выступал в такой совершенно естественной манере, что несколько минут я был совершенно ошеломлен. Разве таким способом можно довести до сознания людей всю значимость божественных истин? Он не старался поразить нас глубиной своих откровений, скорее, часто повергал во взрывы веселья. Лишь постепенно я заметил, что вспышки его юмора неизбежно предшествовали какому-нибудь глубокому духовному совету. Йогананда носил свою мудрость без тени аффектации, как удобный старый жакет, который носят уже много лет.
—За каждым розовым кустом наслаждения,—предостерегал он,—прячется гремучая змея страдания. — Он продолжал убеждать нас искать «наслаждений» в Боге, игнорируя непостоянные обещания этого мира.
— Есть два типа бедных людей, — заметил он, — те, которые одеты в лохмотья, и те, кто, даже разъезжая в лимузинах, носят духовные отрепья эгоизма и
Страница 171
безразличия к Богу. Лучше быть бедным физически и хранить Бога в своем сердце, чем обладать материальным богатством без Него.
— Никогда не называйте себя грешниками, — продолжал он свою речь. — Вы —дети Бога! Золото, даже веками покрытое грязью, остается золотом. Чистое золото души, даже покрытое в течение эонов времени грязью заблувдений, навечно останется чистым «золотом». Называть себя грешником—значит отождествлять себя со своими грехами вместо того, чтобы попытаться их преодолеть. Назвать себя грешником — величайший грех перед Богом!
Он перешел к обсуждению различных уровней духовного развития: «Я спал и видел во сне, что жизнь прекрасна. Я проснулся и обнаружил, что жизнь есть долг. Но даже в этом исполненном долга эго мне снилось, что я отделен от Бога. А затем я пробудился в Нем и осознал, что жизнь воистину прекрасна! Ибо красоту, которую мы ищем в этом мире, нельзя найти нигде, кроме как в Нем. Чтобы ощутить ее, вначале нужно стать послушным Его воле. Лишь тогда сможем мы подняться над собой. Мы были посланы на эту землю не для того, чтобы создать сад наслаждения. Этот мир — поле битвы! И наш высочайший долг — поиск Господа. «Ищите же превде Царства Божия, — сказал Иисус, — и это все приложится вам», — а не пребывайте в полном сомнений уме!»
И наконец, Мастер дал нам такой неоценимый совет: «Никогда не ложитесь вечером спать, пока не убедите ум, что этот мир есть сон Бога».
Сразу после проповеди Бернард сделал несколько объявлений. В заключение он порекомендовал вновь прибывшим «Автобиографию Йога». В этот момент Мастер прервал его, сказав: «Многие приезжают сюда издалека, прочитав эту книгу. Один из них недавно прочел ее в Нью-Йорке, и — Уолтер, встань, пожалуйста».
Я оглянулся вокруг, ища взглядом этого «Уолтера», который, подобно мне, недавно прочитал эту книгу в Нью-Йорке. Никто не встал. Снова повернувшись к Мастеру, я обнаружил, что он улыбается мне! Уолтер?! «Ах, да,—философски подумал я, — роза, и под другим названьем…»
Я смущенно поднялся на ноги. 8
—Уолтер недавно прочитал эту книгу в Нью-Йорке,—продолжал с любовью Мастер,—и оставил все, приехав сюда. Теперь он стал одним из нас.
Члены общества, как миряне, так и отрекшиеся, одобрительно мне улыбались.
С тех пор Мастер всегда звал меня этим именем — «Уолтер». Никто больше не обращался ко мне так, пока, после ухода Мастера из этого мира, в тоске по всему, что могло бы напомнить мне о драгоценных годах, проведенных с ним, я сам попросил братьев и сестер на пути называть меня Уолтером.
Следующие несколько дней Мастер провел в Маунт-Вашингтоне. В этот период я несколько раз видел его, хотя и не общался с ним лично. И в самом деле, в результате решительных перемен, произошедших в моей жизни, я пребывал в таком смятении, что вряд ли еще одна личная беседа могла бы особенно помочь мне. Мастер, в свою очередь, видимо, ожидал, пока я не усвою те наставления, которые он дал мне на первой встрече.
За несколько дней до возвращения Мастера в Маунт-Вашингтон Норманн уговорил меня присоединиться к нему в том, что среди поклонников здорового образа жизни было известно как «лечение виноградом» —диета, не включавшая в себя ничего, кроме винограда и виноградного сока. Несколько недель такой диеты, уверял Норманн, очистят тело и помогут мне совершить быстрый прогресс в духовной жизни. Мастер увидел нас в понедельник утром.
—Устремленность — вот величайший очиститель, — заметил он, улыбаясь.
— Сэр, вы хотите, чтобы мы прекратили этот пост? — осведомился я.
— Ну, я не хочу, чтобы вы ослабляли свою волю, раз уж вы утверждаете ее таким образом. Но вы бы с большей пользой потратили время, если бы поработали над развитием устремленности. Путь к Богу лежит через чистое сердце, а не через чистый желудок!
Послушавшись его совета, я вскоре охладел к виноградному лечению, хотя и продолжил его еще день-два, чтобы не «ослаблять» свою волю. Но вскоре я взялся за бесконечно более благодарную, хотя и значительно более сложную задачу углубления любви к Богу посредством песнопений и постоянного поддержания мысли о присутствии Бога в сердце.
Привычки ума, увы, не всегда легко изменить. Должны были пройти месяцы, прежде чем я смог почувствовать, что добился существенного прогресса в борьбе с многолетней тенденцией к чрезмерной интеллектуализации. Мастер, видя такое желание, с самого начала вдохновлял меня поддержкой и советом.
— Обрети преданность! — говорил он мне. — У тебя должна быть преданность. Помни, что сказал Иисус (здесь он перефразировал слова Евангелия): «Ты открыл Себя не мудрым и разумным, но младенцам».
Страница 173
Свами Шри Юктешвар, более чем кто-либо другой заслуживающий названия святого мудрости и, следовательно, можно было бы подумать, более склонный поддерживать интеллектуальное отношение, сказал, что лишь любовь определяет пригодность человека к духовному пути. В своей книге «Святая Наука» он писал: «Эта естественная сердечная любовь служит необходимым условием для достижения святой жизни… Человек не может продвинуться ни на шаг вперед (к спасению —Прим, asm) без нее». Нынешний век, увы, возможно, менее всех остальных поддерживает развитие этой всепобеждающей любви, о которой всегда говорили святые. «Слащавая сентиментальность» — типичное суждение о глубоких чувствах любого рода. Многие даже восхищаются бесчувственным сердцем как доказательством «научного мировоззрения». Но истина в том, что без любви никто не способен глубоко проникнуть в суть вещей. Ибо если эмоции могут затуманить ум и иногда действительно делают это, то спокойная, чистая любовь проясняет его и открывает возможность для тончайших интуитивных прозрений.
Как-то один посетитель попросил о личной беседе с Мастером. В указанный день он прибыл, вооруженный длинным списком того, что, по его мнению, было «глубокими», интеллектуальными вопросами.
—Любите Бога, — сказал Мастер в ответ на первый из них.
Посетитель на мгновение опешил, затем пожал плечами и задал второй вопрос.
—Любите Бога, — настаивал Мастер.
В полной растерянности посетитель перешел к третьему «глубокому» пункту своего списка.
— Любите Бога, — последовал в третий раз ответ Мастера, на сей раз суровый. Не сказав более ни слова, он поднялся, заканчивая беседу, и покинул комнату. Госпо-интеллектуалу так и не удалось понять, какое отношение к его вопросам имеет совет Мастера. Но Парамахамсаджи говорил ему, что пока он не разовьет любовь, двери истинной мудрости останутся для него закрытыми.
Суровая дисциплина со стороны воплощающего сострадание Мастера озадачивала некоторых последователей. Новообращенный, впервые получивший хороший нагоняй от Гуру, мог даже подумать: «Неужели он потерял самообладание?» Но истинный учитель пребывает на уровне, который значительно выше подобных разрушительных эмоций. Иногда, тем не менее, он мог производить видимость гнева, но только с целью подчеркнуть какой-нибудь совет, который, будь он предложен в мягкой форме, можно было бы просто игнорировать. Точно так же матери иногда приходится бранить своего ребенка, не внимающего мягким увещеваниям.
Страница 174
Жан Гаупт рассказывал мне об одном случае, когда Мастер в его присутствии распекал одну из монахинь. «Можно было подумать, что слетит крыша! — хихикая, сказал Жан. — Мастер расхаживал взад-вперед и кричал. Я сидел в одном конце комнаты, монахиня в другом. Когда лицо Мастера было обращено к ней, он подчеркивал смысл сказанного суровым взглядом. Но когда он поворачивался к ней спиной, его лицо расслаблялось в забавную улыбку. Он не переставал кричать, но подмигивал мне, прежде чем вновь свирепо развернуться лицом к ней».
Мастер был требовательным только по отношению к тем, кто принимал его дисциплину. В остальных случаях он был воплощением предупредительности.
Я помню, как иногда он аккуратно справлялся у новых учеников, которым предлагал сделать небольшие исправления: «Вас мои слова не обижают, нет?»
Одной из его черт, наиболеб глубоко поразивших меня, было присущее ему качество всеобъемлющего уважения. Это уважение рождалось из глубочайшей заботы о благе других. Я убежден, что абсолютно незнакомый человек был для него так же дорог, как и собственные ученики.
Дэби Мукерджи, молодой монах из Индии, привел мне пример всеобъемле-мости любви Мастера. Однажды после обеда Мастер пригласил его съездить куда-то вместе с ним на машине. Они уже возвращались домой, солнце близилось к закату.
— Остановите машину! — внезапно крикнул Мастер.
Они остановились у обочины. Он вышел и вернулся на несколько дверей назад к маленькому, довольно низкопробно выглядящему галантерейному магазину. Здесь, к изумлению Дэби, он выбрал ряд предметов, среди которых не было ни одного нужного. «Ради всего святого, зачем ему весь этот хлам?» — изумился Дэби. У прилавка хозяйка магазина, пожилая женщина, подсчитала общую стоимость. Когда Мастер заплатил, она разразилась слезами.
— Мне была так нужна сегодня именно эта сумма денег! — плакала она. — Скоро пора закрываться, и я уже почти потеряла надежду получить ее. Будьте счастливы, сэр. Должно быть, сам Бог послал вас ко мне в час моей нужды!
Только спокойная улыбка Мастера выдавала, что он знал о ее затруднении. Ни единым словом не объяснил он свой поступок. Покупки, как и предполагал Деби, впоследствии не принесли никакой практической пользы.
Сначала мне казалось немного неловко жить с Мастером, который, как я вскоре обнаружил, знал мои сокровенные мысли и чувства. Пространство не представляло никакого препятствия для его телепатического прозрения. Где бы ни случилось оказаться его ученику, Мастер всегда мог читать в нем, как в открытой книге.
Страница 175
Бун и Норманн рассказывали мне, как за несколько недель до моего прибытия они ехали вместе в автобусе в Инсинитас. Их разговор, по всей видимости, был весьма далек от поучительного.
— Мастер встретил нас в воротах, — рассказывал мне Норманн. — Он выглядел суровым. Процитировав нам несколько из наиболее красочных высказываний в автобусе, он дал нам хороший нагоняй. «Вы пришли сюда, чтобы забыть о мирских вещах,—сказал он. — Проводите свое время в разговорах о Боге. Когда общаетесь, говорите о Нем». В заключение он велел нам не общаться!
Другой ученик, Джеймс Коллер, примерно в то же время приехал к нам из Финикса в Аризоне, где Мастер назначил его священником нашей церкви. Хотя Джеймс и обладал глубокой преданностью Богу и Гуру, он имел тенденцию к некоторой невосприимчивости в отношении монашеской дисциплины.
— Недавно я ехал на машине из Финикса в Инсинитас,—рассказывал нам Джеймс, — чтобы повидаться с Мастером. Дело было поздно ночью, и я проголодался. Через некоторое время я подъехал к ресторану, который был еще открыт, и с нетерпением вошел. К несчастью, у них не было ничего, кроме гамбургеров. Что мне было делать? Я знал, что Мастер хотел, чтобы мы были вегетарианцами, но… Знаешь, я был по-настоящему голоден! «А, ладно,—решил я наконец, —* он не узнает!» Итак, я съел два гамбургера. По прибытии в Инсинитас я разговаривал с Мастером. В конце нашего разговора он мягко заметил: «Кстати, Джеймс, когда ты оказываешься на шоссе поздно ночью и подъезжаешь к месту, где не подают ничего, кроме гамбургеров, лучше не есть ничего».
Хотя меня иногда и смущала жизнь рядом с человеком, который имеет свободный доступ в укромные тайники моего ума, во мне также все более и более росла благодарность за то, что он все видит. Ибо я осознал, что наконец-то здесь нашелся единственный человек, с которым мне не нужно было бояться, что он неправильно меня поймет. Мастер был моим другом, всегда спокойно, уверенно стоящим на страже моих интересов, беспокоясь только о том, как помочь мне на пути к высшему пониманию, даже когда я заблуждался. Кроме того, почти невероятно, но он был точно таким же со всеми, что бы они ни делали и как бы ни относились к нему.
Однажды он распекал Преподобного Стэнли, священника центра Общества Самоосознания в Лейк-Шрайн.
— Но, прошу вас, сэр, —• умолял Стэнли,—ведь вы простите меня, правда?
—Ну,—ответил Мастер в изумлении,—а что же еще я могу сделать?
Мне не известно ни одного случая, когда бы он затаил обиду.
Один человек из жгучей ревности в течение многих лет клеветал на Мастера. Однажды, менее чем за неделю до конца жизни Мастера, они встретились на общем собрании.
Страница 176
— Помни, — сказал Мастер, устремив в глаза этого человека взор, полный глубокого прощения, — я всегда буду любить тебя! — Я видел потом, с какой глубокой любовью и восхищением смотрел на Мастера этот человек
Советы, которые Мастер давал людям, рожденные этой любовью, всегда касались их конкретных проблем. Как-то встретившись со мной в саду, он посоветовал мне: «Не позволяй возбуждению или нетерпению захватить тебя, Уолтер. Иди малым ходом». Только тот, кто знал мои личные мысли в медитации, мог воспринять то неуемное рвение, с которым я вступил на духовный путь. Внешне я никак этого не проявлял.
Ближе к концу сентября он пригласил меня в Инсинитас, где намеревался провести всю следующую неделю. Там в один из вечеров мы небольшой группой медитировали с ним в маленькой гостиной ашрама, окна которой выходили на Тихий океан. Сидя в его присутствии, я почувствовал, как словно бы какой-то мощный магнит поднял все мое существо и сосредоточил его в точке между бровями. Мне пришла в голову мысль: «Не удивительно, что индийские Писания превыше всего ценят возвышающее влияние истинного гуру!» Одними только собственными усилиями мне никогда не удавалось столь внезапно или столь глубоко погрузиться в медитацию.
Вскоре после этого Мастер пригласил меня в Твенти-Найн-Палмз, где, по его собственным словам, он намеревался уединиться на некоторое время. Именно там я обрел самые драгоценные из своих воспоминаний о нем за все эти годы.
